1. Двадцать лет тому группа спортсменов-водников, в основном выпускники Томского университета — томичи, барнаульцы, новокузнечане и кемеровчане, совершила первопрохождение Мажойского каскада порогов на , что в Горном Алтае. Руководил прохождением Михаил Колчевников, ныне один из самых именитых путешественников России, Заслуженный мастер спорта.
Русские старожилы Алтая назвали Мажойское и предшествующее ему Менское ущелья «Дикой Чуй». В самом деле, куда уж дичее…
Неоднократный чемпион мири, немец Тони Прийон, проехавший-пропрыгавший на каяке в 1989 году часть каскада (весь не довелось — возникла надобность спасательных работ, закончившихся, к сожалению, неудачно — спасаемый, это был спортсмен из Нижнего Тагила, все же погиб), поставил Мажой в ряд самых сложнейших и опаснейших водных маршрутов планеты. Около Колорадо и Замбези. Янцзы и . Через запятую с порожистыми артериями Коста-Рики и Непала.
Августом 1976 года, после нескольких попыток предшествующих лет, попыток, нередко завершавшихся трагедиями, Мажой был покорен. Лоцман Колчевников провел свою команду двадцатикилометровым извилистым, ревущим, аки зверь, каньоном, набитым базальтовыми глыбами, словно колбасная кишка салом, без потерь и с минимумом технических ошибок.
Позже этот спортивно-туристический подвиг был не раз повторен. Сначала им самим. Вновь на классическом камерном плоту. И была составлена подробная лоция — по ней шли последователи.
Со временем Мажой поплыли на надувных плотах новых конструкций — «сажневском» (это когда палуба опущена между баллонами, что придает плоту большую устойчивость — автор конструкции известный новосибирский мастер Сажнёв), «чекстере» (четыре баллона разнесены попарно на раме, впрочем не это главное, а то, что экипаж не гребями правит, но орудует простыми веслами) и даже американской «падле» (столь неблагозвучное слово проистекает от английского «paddle», что означает всего-навсего «лодка»). И, наконец, на самых малых надувных судах водно-спортивного класса — катамаранах, «четверках» и «двойках». После Тони Прийона и международного 1989 года, организованного американцем Джибом Эллисоном и все тем же Колчевниковым, — на каяках.
Пять лет тому Михаил Колчевников, начальник барнаульского туристического бюро «Алтур», организующего туры экстремального туризма, обзвонил друзей-соратников: неплохо б, мол, устроить мемориальный заплыв. И ваш покорный слуга был его участником, о чём, собственно говоря, нынешний рассказ.
Откликнулись тогда все или почти все. Ну, постарели ребята. Кое у кого уже внуки. И все же…
«Алтур», сказал Колчевников берёт на себя основные заботы о питании и проезде. Я намерен, говорил Колчевников, совместить приятное с полезным — «раскатать» перед сезоном водных походов по , Песчаной, Бии и иным рекам Горного Алтая своих гидов. Посмотреть, на что способна молодежь. Придать бодрости совсем «зеленым». И вспомнить о «дедах».
Так что приезжайте «деды»-ветераны. Ну, кинете в общий котел малость, все ж остальное гарантируется.
Главное гарантируется — Мажой. Бессмертный и хмурый. Вечно шумный. Да не просто шумный. Мажой — это такой суперкомпрессор с миллионо летним ресурсом и при нём неутомимая проходческая бригада, проходящая на тысячу отбойных молотков циклопическое ущелье, и впереди у той слепоглухой бригады нескончаемая сизифова смена, без перекуров и расслабухи. Уже вгрызлись ударники каторжного труда в чрево гор на полтора километра. А теперь ещё надо на столько же. И ещё, ещё. Чтоб не скакал по каменным уступам жёлто-коричневый, пополам с песком (выше в Чую несут свои воды реки, берущие начало с движущихся ледников, что перемалывают горы в муть) потом, чтоб текла река успокоенно и плавно в своих сложенных из камней и глины уставших берегах…
2. Однако, осмотримся. Вот я. В тельняшке, мужественно округляющей рыхловатое пузо. И поскольку в тельняшке, осмотримся по-морскому — по румбам. Но вначале определимся в ближнем пространстве. Вот темно-лиловая, круглая, как блин, палатка. Наша с Виктором Зайцевым и Славой Пелевиным. Из палатки торчит нога в грязной кроссовке и доносится храп. Это спит главное лицо барнаульской бригады и вообще отечественного водного туризма Михаил Юрьевич Колчевников. Он любит спать именно днем. Совиная привычка. Ночью он излагает истории, случившиеся с ним в многочисленных путешествиях по практически всем рекам мира и безусловно всем континентам, кроме разве что Антарктиды. Ночью он слушает песни, энциклопедическое знание которых уже несколько суток подряд проявляет доктор Сан Саныч, и внимает анекдотам, причем с равным восторгом самым новым и самым замшелым. И хохочет, словно филин. А днем, как тот же филин, скрывается в чаще.
Поодаль от нас, мы на отшибе, еще палатки. Рядом «зилок» с крытым верхом. В кузове бочки с бензином и тяжелое, не умещаемое в рюкзаках снаряжение. В кузове же приехала молодежь, которой не хватило мест в легковушках. Хотя легковушек много. В основном «жигули» и «лады» разных моделей. Но есть и «мерседес». На нем приехал «новый русский» и старый водник Полунин. У него все новое. Новая машина. Новые кроссовки «рибок». Новая жена. Впрочем, на «новую жену» он обижается: «Как это „новая“! Больше года с ней живу». Там костер и дрова. Топливо в основном с брошенной овечьей кошары, что поблизости. Нормальные дрова добывать сложно — мы в горной степи, тут ничего не растет, кроме колючего кустарника, а издалека возить лень и жалко бить машины по камням. Да и бензин нынче дорог.
Высота здесь выше полутора километров, но меньше двух. Где-то на уровне горы Каным, что в родном Кузнецком Алатау. Сегодня тепло и солнце. Жестокое солнце. Нос уже малиновый и наверняка будет лупиться.
Тельняшку ощутимо греет. И поскольку я в тельняшке, напоминаю, — будем осматривать дали по-морскому. Строго по румбам.
Итак, зюйд-тен-вест. Самое примечательное в пейзаже — одна из главных вершин Южно-Чуйских альп (назову их «альпами», как надворный советник Петр Чихачев называл полтораста лет назад) — Актру. Благородный, пречисто-белый склон. Пик скрыт полдневным сиянием. 4173 метра — высота Актру. Ее сестра , до которой строго на зюйд-вест около шестидесяти километров, ввинтилась в это прозрачное небо на 4506 метров. Всего на триста с небольшим метров больше. Одна автобусная остановка. Но вверх и по льду.
Смотрим в направлении Актру. Вдоль линии взгляда — левобережье Чуй. Крутяк, поросший чахловатой лиственницей, пронизанный ледниками (наточили за зиму ручьи и родники) и уходящий ввысь, до снегов. На ледниках, широкими языками достающих берег, — грязноватые пунктиры. Это маралы ходили на водопой.
За насупленным лбом ближнего «бома» (так на Алтае называют мощные скалы-прижимы), до него несколько сот метров, — «полка» вдоль реки. С «полки» в распадок вдоль ручья по имени Олой уходит тропа. За перевалом — высокогорные . Популярный пешеходный маршрут. Мне той «полки» не видно. Мне видно Мажойское ущелье, распахнувшееся от неба до неба, и в его чреве, в его средостении узкий каньон, выгрызенный буйной водой в черном угрюмом базальте. Здесь центральный порог Мажойского каскада — «Президиум»: плоские с виду «столы», вокруг и над которыми кипит поток, и согбенные, обливные «фигуры» около. Называя порог (именовать — почетное право первопроходцев), Колчевников и команда, вольные по натуре и способам жизни люди, а значит, по 1976 году диссиденты, имели в виду, конечно, верховных тогдашних правителей. Последнюю и самую опасную «заморочку» порога, к примеру, назвали «зуб Суслова». Маловероятно, что кто-нибудь из приехавшей сюда сегодня молодой поросли водников вообще слышал имя этого партийного идеолога. Но во всех лоциях Мажоя дважды герой президиумного труда увековечен…
На следующих шестнадцати румбах, от зюйд-веста до норд-оста смотреть нечего. Горы. На том берегу лесистые и в ледниках. На этом — голые, с фурункулами вылезших камней.
Между камнями, по поляне, где разместились барнаульский и соседский (водников из Горно-Алтайска) лагери бегает восьмилетний «Человеческий детеныш» Женя. Охотится на сусликов. Воспылавший охотничьим азартом Вовка Меркулов наготовил Жене петель — наловим, мол, и будут шашлыки из суслятины. Двух сусликов общими усилиями поймали. Грызуны возмущались неволей, верещали и пытались кусаться. Общественность «наехала» на Меркулова: «Отпусти». «Гуманисты, вашу мать!» — заворчал охотник. Но отпустил. К удовлетворению компании и радости «Человеческого детеныша».
Выше поляны, и это уже норд-ост-ост. — дорога. Мы по ней приехали. На чистый ост путь раздваивается. Ниже — тот, что ведет к нашей первой стоянке. Когда за дверцей машины ощущаешь склон уходящий на полкилометра вниз, желудок противно сжимается и невольно закрываются глаза. Но есть колея, забирающаяся совсем в орлиную высь. Там, на хребте, отделяющем Мажой от , на северном его, а значит, влажном и лесистом склоне, идут лесозаготовки. Туда, в поднебесье, ползут деловитые «уралы» и возвращаются груженые желтой на срезах южноалтайской лиственницей. «Мухи на стене», — говорит будто окунувший лицо в отвар луковой шелухи, красно-коричневый от неимоверного солнца Валера Болотов. Ты прав, друг Болотов!
На хребте, между прочим, пастбище и небольшая ферма. Вчера оттуда приехали на мотоцикле двое братьев-алтайцев и предложили нам барана. Жена старшего брата, наставляя их в путь, требовала крупы, муки и картошки. Доктор Сан Саныч предложил полтора литра спирта. Братья вздохнули и согласились.
Как раз сейчас баран доваривается. Скоро, заглушая ревущую, как самолет на взлете, Чую, заорут дежурные: «Жор! Жо-о-ор!». Это значит — обед.
3. Майская погода на Мажое ветрена, как опереточная красавица.
Признаюсь, без слов «опереточная красавица», можно было обойтись, но как избежать банальности! Пусть остается.
Но в принципе и одного «ветрена» было б достаточно.
Ветры в сложной орографии Алтайских гор, где пряжу хребтов вкривь и вкось перепутал игривый Божественный Кот, попадая в трубу Чуйских ущелий, закручиваются в недоумении и не знают, куда себя деть. Вот прилетел знойный, так сказать, «сирокко» из замонгольской пустыни Такла-Макан и принес чистое небо и тридцатиградусную жару.
Ненадолго. Потеснил южанина северный «большой брат», и закружились снежинки. А через час его сменили бризовые норд-осты или зюйд-весты, стекающие с окрестных гор.
В течение дня может случиться все — от жаркого лета до суровой зимы. От безнадежной осени до вдруг вылезших на поляне синеньких весенних прострелов. А ночь вообще непредсказуема. Вот в ночь с четвертого на пятое мая мы с Витей Зайцевым, напившись от пуза чаю и еще кое-чего, залазили в растелешеннные. Под утро я проснулся от холода. «Егорыч, посты проверим?» — предложил Виктору. «Ага», — согласился старый ракетчик (после Томского университета служил два года в ПВО на Эмбе, близ знаменитого пустынного плато Устюрт).
С палаточными «молниями» пришлось повозиться — замерзли. Когда разобрался и на четвереньках вылез из-под полога, то ахнул: «Егорыч! Зима!».
Снега по щиколотку. Палатки превратились в сугробы. И морозец ощутим. А уж вызвездило в эту послеснгопадную ночь… Как желтые собачьи глаза, смотрели на нас снисходительные звезды.
Наутро — сплав. Вода в Чуе, понятно, течет. Но не греет. Вода в Чуе стабильна в отличие от погоды и зимой, и летом. Неохота даже повторять расхожую водницкую шутку: «Как там вода? Ничего вода! Плюсовая! Четыре градуса!».
Сплавщики между тем одеваются в гидрокостюмы (далее просто — «гидры»).
«Гидры» бывают двух типов. Чисто советского типа — так называемые «сухие», то есть просто резиновые глухие штаны, такая же рубаха и резиновый же пояс при них. «Сухой» такую «гидру» назвали правильно — в нее «забортная» вода не попадает. Но своим собственным конденсатом умоешься всласть. Под такую «гидру» надо обязательно надевать трико, чтоб мало-мало впитывало пот.
Вечером трико выжимаешь, как после основательной стирки — наглядное подтверждение, что человек на восемьдесят процентов состоит из голимой влаги.
Так что «сухая» на деле самая мокрая и есть. А вот «мокрая» «гидра» — это вещь. Вы надеваете нечто толстое и мягкое. Вроде китовой кожи. (Ни разу не видел китовую кожу, «звыняйте дядьку» за фантазию). Можно прямо на голое тело. Мчащаяся в зимних берегах, четырехградусная Чуя все равно проберется к вашему драгоценному телу. Но через изопрен она будет пробираться очень долго. И по пути согреется. За счет съеденной за ужином каши.
«Мокрую» гидру всегда не хочется снимать. Ибо, раздеваясь, переходишь в другой температурный режим. И иногда стучишь зубами.
Впрочем, четыре градуса и береговые ледники — это несомненно холодно. Руки дубеют даже в перчатках. «Гидра», хоть сухая, хоть мокрая, не защищает ноги.
На ногах просто шерстяные носки и кеды. (У «новых русских» — «рибок»). И ноги все время в холоде.
Водницкие лапы ужасно закаляются вследствие вот такого вот спорта. Водника узнать очень просто. Если он приходит к вам в гости и сразу норовит разуться добоса, если категорически отказывается от тапочек, то это водник. Ступни у него, как у гуся, принимают температуру окружающей на данный момент среды.
И если вы увидите идиота, гуляющего по снегу, не торопитесь ругать его идиотом. Может быть, это вышел прошвырнуться мой друг Виктор Егорович Зайцев.
Но мы отвлеклись.
Поверх «гидр» надеваются . Понятно, зачем? Полезно иметь, как бы их назвать, щитки, что ли, которые защищали б колени и бедра.
Коли, не приведи Господь, выкинет с плота и потащит по мелководью, ваши ноги будет бить нещадно.
Плот непременно должен иметь собственные и береговые спасательные средства. Ничего лучше «морковок» пока не придумано. Еще один спецтермин.
«Морковка» — крепкая веревка, на конце которой мешочек оранжевого или ярко-красного, как «каротелька», цвета. Каротельная яркость помогает ту «морковку» увидеть и поймать. К мешочку обычно прикрепляется альпинистский «карабин». Особенно удобно, когда «морковка» с «карабином» бросается с берега: чик и застропил застрявшее в пучине плавсредство. Чик — и себя поймал за такой же «карабин», который, если ты умен, присобачен у тебя к спасжилету.
Тут, впрочем, еще надо, чтоб береговой спасатель был таким же умным и не полоскал бы тебя в (это такое стоячее «веретено» воды после слива или водопада), а вывел бы туда, где можно дышать. Еще лучше, когда есть хороший «живец» — он ныряет с открытыми глазами в бучу и тащит кандидата в утопленники на белый свет.
Кстати, первым «живцом» в истории водного спорта был (и всё ещё остаётся) наш земляк, новокузнечанин Женя Степанов по прозвищу «Шорец», а первым, кто использовал «Шорца» в качестве наживки на спсательную удочку был никто иной как Колчевников…
Наконец подкачаны баллоны катамаранов и «сажневского». (Прекрасная штука — большой насос фирмы «Карлсон». Правда, когда горноалтайцы утопили на «падле» — напоминаю, что «paadle» по-английски всего лишь «весельная лодка» — поршень наши тут же сделали другой — из пластмассовой чашки с крышкой и подвернувшегося под руку ржавого штока). «Сажневский» с горьковской подгребицей (что такое «горьковская» и «подгребица» объяснять не буду — надоело) красив невероятно…
Лоцман хлопочет у плота и на всякий случай матерится. Можно в путь. Бьется, пульсирует мутный вал под скалой. Бьется в предстартовом мандраже бедный водницкий организм — пульс за 200. Поехали, милый ты наш лоцман, так твою перетак!
4. — Маловодье, — сетует консилиум набольших.
Годом ранее, когда вдоль Чуи проходила наша экспедиция «Путем Чихачева», это было в конце июля, было наоборот многоводье. Знаменитый порог «Бегемот», который в нижнем течении и на котором обычно проводятся соревнования по водному слалому, бушевал так, что скал в потоке не было видно за струей. В том июле было жарко. Интенсивно таяли ледники. Вот и вода.
По весне во вскрывающейся Чуе в принципе и не может быть много воды. На хребтах, где основные массы снега, еще холодно. Ледники спокойны. Да и юбилейная зима, говорят, была в Горном Алтае относительно малоснежной.
— Маловодье, — заключает совет ветеранов.
Вообще-то в большие воды на Мажойский каскад никто не идет. Разве что «сдвинутый по фазе» самоубийца пожалует. В большие воды не справиться с управлением. Если не припечатает к берегу — намертво, как суперклеем, так затянет в подбрежный «карман». Или перевернет в прыжке с водопада — пяти- и семиметровые плоты взлетают, словно игрушечные, и прыгают по валам, как шарики от пинг-понга. А то притопит в «бочке», подержит, «поманежит» да и всосет под всесокрушающий в своем падении поток, тяжелый, словно бетон, ведь это чуйекая вода — «ашдвао» пополам с песком. И будет колотить по базальтовым глыбам, пока не закрутятся в фигурную лапшу дюралевые рамы.
Опасно в очень большую воду.
Но и в самую малую тоже опасно — из воды высунулись черные «лбы», проходы закрыты. Порог «Сито», где плоты и без того всегда драли бока, запечатан наглухо. На «Малыше» правый слив исчез. В «Президиуме» «столы» стали столбами. На разгонной и в общем-то безобидной шивере «Майской», с которой был начат сплав, непонятно откуда взявшимся каменным ножичком пропороли средний баллон «сажневского» плота.
Вот и первая ожидаемая неприятность, а за нею долгий и нудный ремонт.
В «Суровом» идти напрямую не рискнули — зашли к левому берегу, зачалились и осмотрелись. Потом обнесли плот по ледовому языку, спустившемуся прямо в порог (а под языком — быстроток), и, после долгих обсуждений нестандартной ситуации, влезли в струю почти что лагом. (Это — по-нашему, по-водницки, а по-вашему — боком). Прошли одни «ворота», а в 'других заклинились. Несколько напряженных минут дергались и толкались. Вышли, снова вынужденно притормозив в очередном проходе, и пошли на «Пирамиду».
Порог «Пирамида» (это две специфических, так сказать, «египетских», форм скалы посреди реки, следующие друг за другом) «сажневским» была пройдена спокойно и даже с блеском. Отлично работали в «Суровом» и «Пирамиде» катамараны. А вот «падле», что из Горно-Алтайска, не повезло. «Суровый» она преодолела нормально, а на «Пирамиду» наехала почти что в лоб. Тут надо сказать, что «падла» (в последний раз: это не ругательство, а приспособленное под русский язык английское слово paddle, означающая весельную лодку) выглядит эдакой овальной лепешкой шириною приблизительно в три и длиною около шести метров. Надувное дно пристегнуто к надувным же бортам, представляющим из себя нечто вроде эластичной колбасы. Гребцы сидят бочком на бортах, засунув ноги в «стремена» — петли, вшитые в палубу. (Мне пришлось побывать на этой штуке в пороге «Горизонт» — одного раза хватило).
Так вот «падла» взяла «Пирамиду» носом. Струя свалила судно налево и резко накренила. Левый борт ушел в воду. Справа — не удержали стремена — полетел через всю эту американскую калошу гребец и, словно снарядом, сбил своего ж товарища. Задел и лоцмана Майманова. Трое за бортом.
Опытный Майманов увидел летящую с берега «морковку» — страховщик был начеку — и через пару секунд уже стоял на твердой земле. Вернее, на ледниковом языке. А остальные двое кандидатов в утопленники так и болтались в воде, пока команда не приткнула плот к зазубрине ледника. Ребята потом рассказали, что забоялись сноса ко второму сливу «Пирамиды» и потому не спешили вытаскивать на борт товарищей — команда малоопытная, без лоцмана никуда. Наутро вновь собрался круг старейшин.
— Маловодье, — повторили ветераны.
Самый легкий на ногу ветеран, а именно Виктор Зайцев, пошел на разведку всего каскада. Через несколько часов, выхлопав из одежды, отряхнув с головы и иных частей тела крупных, черных (говорят — бараньих) незаразных местных клещей, рассказал, что идти при такой воде Мажой на плоту нельзя: проходов нет, и это значит или порывы, или обносы, обносы, обносы…
— Большим судам — на Чибитскую поляну, — приговорил командор Колчевников.
Эта поляна — у поселка Чибит, в конце каскада (а в изголовье его — поселок Мены). Грузимся. Потом идем смотреть, как штурмуют «Разминку» и «Каскадер» катамараны- «двойки».
Тут отмечу, что гулять по склонам, что вдоль каньона, легко только овцам. Мне, особенно после вчерашнего, очень нелегко. Зайцев подбадривает: ну, мол, еще чуть вниз, с той скалы лучше видно. А я уже думаю, как идти назад. А назад метров полтораста подъема. Или, ежели зигзагами, весь километр. С отдыхами через каждые пять минут.
— Ну чего ты! — Зайцев нетерпелив. — Гляди, Мишка уже спустился.
У Михаила Колчевникова в сердце искусственный клапан, вшитый в новосибирском Академгородке. И если он может, то и я постараюсь смочь…
«Двойки» идут пороги высшей категории сложности классно. Особенно Юра Тетерин с напарником. Зайцев восхищен:
— Я ему свои шахтовые сапоги оставлю. У нас с Тетериным один размер.
Когда-то Зайцев, Колчевников и знаменитый среди туристов водили школьников в зимний лыжный поход. «Виктор Егорович, вы меня помните?» — спросил Зайцева бывший девятиклассник Юра Тетерин. «Не помню“, — честно сказал Виктор Егорович. — Всех вас не упомнишь». А как увидел парня в пороге, взял да и подарил сапоги. Хорошая смена растет.
«Двойки» скрываются в ущелье. А мы, пыхтя и обливаясь потом, бредем в лагерь. Катамаранщикам предстоит опасная «рубка» в Мажое. А нам — Пелевину, Зайцеву и мне — пора отправляться домой. Но перед этим — дружеский обед в березовом леске близ порога «Буревестник». Туда и едем.
5. Седой от кончика бороды до затылка Вячеслав Пелевин пригибается к рулевому колесу и вздыхает:
— Старый, так перетак, стал совсем. Сентиментальный.
Мы только что отъехали от большой поляны, что на Чуе-реке, у порога «Буревестник» — всегдашнего места сборищ туристов-водников. И нынешнего нашего сборища, в том числе. Последнего на этот год для нас. А может быть, еще на неизвестно сколько лет. Или, не дай бог, навсегда…
В два дня погоды загоревшая дочерна Ира, которая за шеф-повара в «алтуровской» бригаде. Главный виночерпий Игорь Молчанов взбил в пластиковой бутылке толику спирта с родниковой водой. (Тут, у «Буревестника», знаменитый на всю Чую родник). Тамада Колчевников пустил кружку вдоль по компании:
— С отъездом!
И вот мы уже едем, и старый хрен Пелевин хлюпает носом, вгоняя пассажиров в тоску. А читателенй, должно быть, в вопрос: «Какого дьявола этим ребятам там было надо?».
Вопрос резонный. Походы по воде — это, как правило, холодно, ибо близ горных рек жара всего лишь приятный эпизод. Мокро, причем не только от близкой воды, — за горы всегда цепляются тучи и проливаются дождем или просыпаются снегом. Тяжело — «дикий» турист добирается до мест сплава обычно на своих двоих, обремененный необъятными рюкзаками, где вдобавок к обычному пешеходному набору палаток, спальников, теплых вещей и еды еще и плавсредства. Вдвойне тяжело — обнос «непрохода», это самое каторжное дело. Страшно — нет такого водника, который не испытал бы психологического шока в определенных условиях.
«Определенные условия» — это «бешеный, как электричка» порог. Чего бы в него лезть? Но лезут же. Вспоминаю видеосъемку с Карагемского прорыва на . Карагемский прорыв (то есть в данном случае каньон с особо крутым падением реки) считался типичным «непроходом» на и без того «ломовой», сверхкатегорийной реке. Рискнули на его покорение барнаулец Александр Проваторов и Николай Шульжик из Ленинска-Кузнецкого.
Шли на «бублике». Это новейшее изобретение — плот, состоящий из крепкой рамы, по концам которой по надувной «баранке», а внутри тех «баранок» сидят гребцы. Считается относительно безопасным судном, потому что, будучи перевернутым, встает «на киль» сам.
Экипаж не сумел зайти в основную протоку. Снесло в рукав, завершающийся водопадом. Плот заклинило в узкости и поставило «на попа». Проваторова полощет внизу, в струе. А Шульжик «обсох» на приготовившемся к перевороту баллоне.
Все ж вылезли на округлую, отполированную скалу посреди реки и провели там несколько часов, пока остальная команда налаживала переправу. Наконец перебросили через поток и закрепили основную веревку. Проваторов приладился карабином за нее. К Проваторову в свою очередь прицепили строп, чтоб тащить парня на безопасный берег. Вот парень кидается со скалы. Дальше «рапид», замедленная съемка. Веревка под тяжестью тела провисает.
Проваторова хватает вал и притапливает в струе. Долго полощет. Но вот выдернули его. Тащат дальше. Карабином Проваторову «закусывает» ладонь. Болевой шок. Тремя паорами рук Шуру вытягивают наверх. Он пробивает каской снежный козырек. Крупно фиолетовые губы вконец замерзшего и смертельно уставшего человека. Но все же растопырены вилочкой пальцы: «Victory!». Что значит «Победа».
Нередко и после менее «крутых» испытаний люди «ломаются». И клянутся: «Никогда! Ни за что!».
Помню, я тоже клялся. Не сочтите за нескромность, если расскажу. Дело было в Кузнецком Алатау на «четвёрочной» Верхней Терси в пороге «Миригеш», куда мы с Володей Соколовым плохо, лагом, зашли в основной олив. Так и обрушились поперек потока вниз, в пенный котел. А когда судно было выплюнуто на струю, мы на мгновение замешкались и этого хватило, чтоб катамаран на крутом речном вираже прижало к скальному карману-выступу и начало корежить.
При этом мне заклинило ногу в щиколотке. Бедный и несчастный, я повис вниз головой и рассматривал дальнейший ход событий из-под мчащейся вдоль собственного носа воды. Спасибо страховщикам — через пару минут и плот, и невезучий экипаж были на берегу. Сидя на прибрежной скалке, я шипел от боли (ногу крепко, до травмы, пережало дюралевой трубкой, но, к счастью, не сломало) и клялся: «Ни за что! Никогда больше!».
А уже на следующий день стал клятвопреступником. Правда, порогобоязнь все ж сохранялась в течение всего путешествия (а мы в тот год сделали «связку» — прошли вдобавок к Верхней Терси еще и Белую Усу — ее соседку по Канымскому хребту). Но это уже детали.
По знаменитым в водном туризме берегам там и сям можно встретить мемориальные таблички из нержавейки с датами недолгих жизней. А вечерами у костра нет-нет да и расскажется эпизод: «А вот мы с покойным…».
Почему ж эти люди снова и снова (вот команда Колчевникова через двадцать лет пришла на место первопрохождения Мажоя) возвращаются к реке, «в которой плавает лед»? Бизнесмену Полунину делами б заниматься, ковать копейку, а он гонит «мерседес» за шестьсот километров от офиса, бьет его, трудами нажитого, днищем о камни. Не жалко? Ну с Владимиром Русаковым все ясно — этот с младых ногтей спортсмен, гид и проводник. И со старейшиной алтайского туризма Анатолием Черновым, «Филиппычем» — тоже. Профессионалы. А что тут делает купец Саша Черпаков? Шахтер Виктор Зайцев? Врач Сан Саныч? Школьник Макс? Даже самому б Колчевникову, с его вставным клапаном в сердце и одышкой, сидеть бы дома и смотреть бы политические программы по телевизору. А они все тут. Под этим солнцем. На виду у этих заснеженных гор. Рядом с мчащейся, как международный экспресс, рекой. И в ней самой — на утлом плотике.
Ответ прост, как просто самое желанное в этом мире. А самое желанное, конечно, — свобода. Или лучше — воля. Когда ты в кругу бесконечно своих людей. Без чинов и условностей. Пусть от уст тех людей наносит запашком спиртного и ненормативной лексикой. Они тебя понимают и не осудят даже за малодушие, если оно, конечно, не повредит товарищу.
А днем — бездонное небо над головой. А ночью — звезды, словно преданные собачьи глаза.
Потом, когда-нибудь я встречу человека, с которым познакомился тем маем на Мажое. И, если мы узнаем друг друга, то будем друзьями. И погордимся перед вами, слегка унижая снисходительным сочувствием: «Вы много потеряли, потому что вас там не было».
Василий Попок. Горный Алтай. Мажойское ущелье. 1996 год.
