Купец говорит:
-- Ведь он раньше-то простым пастухом был. Да что-то не поладил со своими и ушел в Монголию. Там сколько лет по ихним монастырям шатался. Потом опять пришел. Да и стал новую веру пущать. Эвона как взбаламутил всех. Тут его и усмирили.
Один из крестьян сказал:
-- Я его тоже усмирял.
-- Ну-ка, дядя, расскажи.
-- Да чего рассказывать-то? Так… одна прокламация только. Сбили это, значит, народу по волостям подходяще, чтобы, значит, на Кырлык идти где они орудовали, инородцы-то.
На полу, в кути, выпивший маляр лежал. Он идет по тракту малярной работы искать. А тут вот он отдыхать хочет, «с устатку дернул», лежит. Он. слушал внимательно, что-то бормотал и улыбался, потом крикнул;
-- А вы инородцев били? Грабители?!
-- Нет, мы не били. Она сами разбежались.
-- Толку-у-й слепой с подлекарем.
-- Нет, правду, А которые не хотели уходить волей, тех арестовали, да в Бийск. И вместе с Чот Челпановым. Некоторые алтайцы к нам обращались: «Чего же делать-то,—спрашивали,—у нас дома сено, работа… А мы все побросали: баб, детей, скот. Нам домой надо, а нас держат, свои же не пускают, лозами дерут. Говорят, что зимы не будет, денег не надо держать, ничего не надо, снегу не будет, все будет зелено»,
-- Толку-уй…
-- А там двое суток жил. Наших человек сто собралось…
-- Врешь, в пятьсот не уложишь,—кричит маляр.
-- Ну пусть по-твоему. Говорили, что девочка Чота, дочь, быдто их бог, быдто она то ребенком оказывает, то стариком, луну показывает, солнце. Мы там две ночи ночевали, а не видали ничего. Торговый прервал рассказчика:
-- Я о ту пору в Онгудае жил. Как началась эта Кутерьма-то, как начали по волости ездить, да народ повещать, все мужики, наши перепугались. Думали, что и будет. Думали, многие тысячи орды валит с войной. Думали, всем карачун будет. Вовсе даже зря весь шум подняли. Только народ перепугали. Какая может быть опасность от алтайцев, да разве они могут кому обиду причинить. Так, одно пустое мечтание, одна -неосновательность. Ха! Бунт… Сообразили, додумались… Ну, мужики, знамо, перетрусили у нас в Онгудае, в таможню бросились, к управителю. Тот, конечно, человек образованный, успокоил. А то, было, ополоумели все. Ей-бог.
-- То-то и оно-то,—откликается маляр.
-- Вот шесты у них да веточки березовые привязаны, это видели, — опять начинают крестьяне.—Чот им все прекратил, все камлание, бубны все велел пожечь, одежду ихнюю. А как вернулись к себе, это алтайцы-то, ото всего отрекаться, отказываться, значит, начали. Кто торговал, бросил все: «бери!» Ну, другие, которые из нашего брата, из крестьян, попользовались, это правда. Все гребли себе. Ну, только что не силой, а с согласья.
-- Ах вы, хамы!—рявкнул маляр и плюнул.
