Вы здесь

IV. Страшный кам

От Муюты до Шебалиной 19 верст. Мой ямщик, сам хозяин, лет 40, рожден от смешанного брака—русской и теленгита.

Задняя тройка все отстает. Хозяин, придерживая первую тройку, кричит работнику:

-- У тебя пристяжка не везет, ты ее дери! Ишь, коренник упарился…

Тот ухмыляется. Его скуластое лицо очень добродушное.

Он крещеный калмык. Имя ему—Тит.

Опять трогаемся. Тит вновь отстает. Хозяин кричит!

-- Дери!

-- Деру… Не лезет… —откликается Тит.

Мы с ямщиком улыбаемся. Да как и не улыбаться; вдруг Тит,—а лицо медно-красное, нос плющаткой, глаза раскосые, щелочками и по-русски говорит плохо. Какой же это Тит?

Ямщик мой говорит. Толкует о том о сем. Колокольчики звенят, шаркунцы брякают. Останавливаем лошадей, подвязываем колокольчики, чтоб не мешали.

-- Камы теперь в щели убрались, по речкам живут, боятся, — говорит ямщик.—Вот недалеко отсюда живут два кама. Одного Мамыром звать, его в Томск возили для показу, а вот другой… О! Тот страшный кам: все узнать может или человека съесть…

-- То есть как съесть? Разве он людоед?

-- Пошто? Он так изведет, просто человек чахнуть начнет и пропадет, подохнет.

-- И часто он съедает?

-- Пошто? Никогда не съедает. Он старик справедливый. Вот только раз с ним и было… Тогда, действительно…

-- Ну-ка, расскажи, брат.

-- Лет с 30 тому назад это было. Я мальчонкой тогда был. И кам этот молодой был еще. Вот, значит, окрестили его.

-- Зачем же он крестился?

-- А видишь ли, его батька-то с кем-то  подрался пьяный, да в драке-то голову прошиб другому, вот его и засудили в тюрьму. А орда тюрьмы знаешь как боится? Ужасти. Ему и говорят, ежели окрестишься с семьей, тогда простим. Ну, он и решил, значит. Вот, значит, так кам и окрестился.

Потом слух пошел, что он камлать продолжает. А в-то время священник строгий был в Муюте. Надо, говорит, его проучить. Заманили его, значит, кама, в деревню, силом притащили. А как вытащили на обрыв, на горку, он им и говорит: «Мне только вас жалко, а то обернулся бы медведем и улетел бы». Ну, ладно. Привели его в Муюту, а уж вечер. Он и говорит попу: «Батюшка, ты меня бить не вели. Это же верно. Ну, только что я камлаю, не могу бросить, а то меня шайтан давит, мне тяжело. Я грешный, ну, я за это сам и отвечу. А бить меня не приказывай». Однако его стали бить.

-- Кто? Русские?

-- Русские. А инородцы жалели. Русский злой, зверь. Инородец жалостливый. Повели его по улице. Велели в бубен бить. Потом опять лупить начали… «За что меня бьете? Кому я худо какое сделал?» Заплакал. Мы тоже, которые инородцы, заплакали.

Помолчал ямщик Лошади шли в гору шагом.

-- Потом как загрозился. Говорит мужикам: «Вот и году не пройдет, У одного из вас отелится корова, а теленок,. пестренький, пропадет. Тогда вспомните меня». Ушел кам. И верно. Как сказал, так все и случилось. Родился теленок, пропал. А кам две семьи съел, которые били. Так один за другим и стали валиться. Обе семьи вымерли, с детьми и стариками. Начисто. А третий мужик, из третьей семьи, был догадливый, хитрый. Купил четверть водки и пошел к каму с повинной. Просил его. На земской-то, может, видел мужика? Ну так это он самый.

-- Что ж, он и теперь камлает?

-- Камлает. Ему нельзя без этого. Его тогда шайтаны задушат. Их много. Они работы себе требуют. Этот кам самый настоящий, страшный. Его весь Алтай боится. А зла он никому не делает. Все узнает. Болезнь прогоняет.

Ямщик вытащил из-за голенища длинную монгольскую трубку, закурил.

-- И вот с тех пор, уж сколько лет прошло, как кому умереть в Муюте, ночью по улице одной, по переулку бубен стучит. Так и идет, сам собой трякает, бубенцы звенят, а бубен: ту-ту-ту! Ту-ту-ту! Грохочет, а никого нет. Просто страх. Потом тише, тише, так в горы и уйдет. Опять крикнул Титу:

-- Дери пристяжку-то!

— Деру, не лезет.

-- Ну, выпряги ее да привяжи сзади